Сука-Некрасов

Её очень любили дети и животные. Тараканы ползали по ней, как по вкусной корочке хлеба, комарихи впивались в неё с наслаждением гурманов, долетая, в своём стремлении к изысканности, до одиннадцатого этажа (где она проживала), кошки ластились к ней нагло и бесцеремонно, будто знали, что ей проще стерпеть, чем отказать. Дети вообще все принимали её за полу-маму, товарища, добрую тётю, тёплую и отзывчивую, ласковую и приятную. Звали её Розанна.

Ещё она была просто красива. Овальное лицо, добрейшие глаза, с лёгким прищуром, бархатный голос, общая тональность ля-минор (для знатоков), никогда на становящийся жёстким (не переходящим в си-бемоль-мажор), грациозная, покачивающаяся походка. Забыл добавить: идеальной формы ладони, икры и ступни — увидев их, млели парикмахерши, продавщицы обувных отделов и магазинов верхней одежды. Маникюрщицы зло поджимали губы — придраться к ногтям было попросту нельзя, они были идеальных форм. Каждый пальчик, каждое сочленение, каждая линия.

У Розанны не было мужа. Вернее так, был, да сплыл. У Розанны не было детей. Вернее так, дети у неё постоянно намечались, потому что хоровод мужиков вокруг неё не только не уменьшался с годами, а, казалось, разрастался в геометрической прогрессии с каждой новой циферкой, отстукивающей приближение нового тысячелетия. Но все мужики были одной и той же породы. Раньше их называли Обломовыми, затем — Гундяевыми, спустя ещё каких-то полста лет — тунеядцами, сейчас их просто не считают за мужиков (в среде спортивных, подтянутых менеджеров крупных компаний), а называют по-простому — гнойными пидорами.

Розанна относилась ко всем своим ухажёрам одинаково ласково, по-телячьи глядя им в глаза и тайно думая свою тайную думку о красивом и богатом принце; мужики, не зная, что она думает, видели в глубине её сокровенного «нутряного» взгляда бездну смысла, первой и, порой, единственной чертой, которого было неприкрытое желание. Её желание.

Но это было вовсе не так. Она не желала. Верней, желала, но не совсем того и не совсем так. И желания её проистекали не от неутолённости, жажды ласки и тепла, не от невостребованности, не от дикого, едва сдерживаемого стремления реализовать себя как женщину, а от простой физиологии. Поскольку физиология у неё была женской, то и желала она всего именно так и именно в тех размерах, каковые требуются для удовлетворения всех её естественных потребностей.

Кстати, Некрасов был её самым нелюбимым поэтом. Она звала его — она, никогда не опускавшаяся даже до приближения к мату — очень и очень зло: «Сука-Некрасов!»

Я как-то спросил её, почему сей поэт поры нехилой, сей шарман, гурман, эстет, выглядит простым дебилом без усов и эполет. Она расхохоталась и ответила необычно: «У него запах изо рта!»

Пятнадцать лет после этого мы не виделись, и я не переставал думать о её странных словах. Потом я уехал в Японию и прошло ещё два года. Когда мы, наконец, пересеклись, загадка Розанниных слов по-прежнему оставалась для меня чертовщиной. Именно того порядка, того качества, того дьяволизма и того очарования, которое может выразить только женщина. Нельзя сказать, что я не переставая думал об этой загадочной фразе, нет, я жил, пыхтел, дрых и путешествовал, нарастил брюшко и ус с бородой. Завёл даже трубку (Розанна увидела её и ну хохотать…).

Наконец спросил её о расшифровке. Розанна отпила чай из чашки (мы сидели у неё на кухне), сняла тапок, грохнула очередного таракана, подбиравшегося к её икрам со стороны плиты, и ответила:

— Сука-Некрасов на то и сука-Некрасов, чтобы от него воняло!

Я был в шоке. А как же «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт…»? Да мало ли?

— Да не читала я его. — добавила Розанна, — Я его просто чую. Концепция якобы «народности», элегия, знаешь ли, эдакий налёт восточности, в его поэзии отсутствует напрочь. Он обыкновенный сублимат. И прострация, коей веет от его так называемой поэзии, действует на меня, мирную в общем обывательницу, как плётка на садиста. Я хочу ударить.

— Я соврала, — добавила Розанна спустя несколько минут, которые прошли в полной тишине, потому что я был в шоке, — у меня есть полное собрание его сочинений. И я знаю наизусть каждую его грёбаную (я ойкнул про себя — как она стала выражаться!) строчку. Все до одной. И все они живут во мне факелами, освещающими дорогу в ад.

— Вот послушай, родной мой, — она продолжала пить чай, смотреть в окно, а не на меня, и помахивать тапком в руке, — разве может один-единственный поэт быть таким отвратительным? Ведь есть масса других поэтов похуже. Есть ты, к примеру. Ан нет, глобально я не терплю только его. Разве может быть мертвяк — ведь он уже давно даже сгнил — быть таким зазывным, таким сиплым, таким утробным? Не обращай внимания, мои вопросы риторические. Я не цитирую, зачем. У него есть знаки, по которым безошибочно узнаёшь тот тип унтерменша, который не переваривается ни одной женщиной в мире. Про неизбывную вонь я уже говорила. Так вот, его вонь и его знаковость — семантическая наполненность его творчества даже не эклектикой, а тривиальным хаосом — не просто ужасна, она — гипотетически ведёт прямо в могилу, в хоррор. Низами вещал, Пушкин пел, Эмили Диккинсон плавала под водой, а Некрасов — вещует. Ты можешь себе представить иглу под ногтем? Нет. А ведь слова-то его ядовитые — обычные, русские; мы ими разговариваем целыми днями и ночами. Впрочем, я начинаю говорить как унылый лектор времён Совобраза. А сука-Некрасов вечно жив и все женщины воспринимают его именно тем, кого он из себя представляет.

— И кем же? — не удержался я от ехидного вопроса.

— Ты вот смеёшься, — сжала губы Розанна, — а назови мне хоть одну женщину, которая бы сказала, Некрасов — это моща. Некрасов, ох Некрасов, ах Некрасов? Назови. Ты ведь со многими женщинами общаешься, даже женат пятый раз! Не сможешь. И вот почему. Женщины делят мир на себя и на то, что им хорошо и то, что им — нехорошо. К «хорошо» относятся дети, семья, деньги, шмотки, рассудок, поболтать, посходить с ума на разной почве, к «нехорошо» относятся — крысы, страхи, войны, невкусно, морщины, не любит. Сука-Некрасов же относится к «себе». Понимаешь, о чём я? Сука-Некрасов сидит в каждой женщине оборотной стороной своего внутреннего «я».

Чтобы ты понял это досконально, тебе надо быть женщиной. Женщины понимают, о чём я говорю сейчас даже без разговоров. Мы это даже не обсуждаем.

Так вот сука-Некрасов — это химера неженской природы, сидящая в каждой женщине по самому факту её рождения. Причём, до тех пор, пока из ростка не вырастет цветок-лилия, то бишь подросток не станет девушкой, проблема суки-Некрасова стоять не будет. Проблема начинается в школе, где его начинают проходить аккурат в период полового созревания.

Тут-то всё и начинается. Первое общение со вселенной слов, аккумулированной в стихах и… бац, сука-Некрасов по первому разу. Как результат: первая тошнота, первая менструация, первые волосики. Из монстра желания, из небывальщины снов, подпитываемого затрёпанным томиком суко-некрасовских откровений, вылезает гнусный и омерзительный, зазеркально загробный, чёрный, пахучий… мир. В котором девушке-женщине предстоит теперь жить. Теперь понимаешь?

Я отрицательно покачал головой, глядя на противомоскитку справа, где бились грудью о нейлоновую решётку сонмы голодных комаров.

— Поэтому мы — женщины и становимся такими… Непонятными для вас, мужиков. Сука-Некрасов в одночасье переделывает нас в юности. Даёт знать из своего бреда, прозываемого вечностью, что он нас знает. Всех до единой. До косточки проникая в самое наше «дальше не хочу знать ничего и ладошки на ушки и глазки закрыть и не дышать!» Затем девушке с этим грузом ещё и рожать, ещё и мужа любить. Некоторым ещё и в правительстве сидеть. Скажи мне, как?! Не знаешь… А ведь живём как-то.

Оказывается, Розанна исписала пять килограмм бумаги, описывая суку-Некрасова и судороги его натуры.

Когда она показала мне эту груду, когда выдернула из середины листок и стала читать что-то, я уже был не в себе: я увидел суку-Некрасова перед собой. ОН-она стоял-стояла и бил-била тапком тараканов, брызгал-брызгала в противомоскитку антикомарином-распылителем, читал себя-читала суку-Некрасова в оригинале. Меня пробил ледяной пот, я понял, каково быть женщиной. Змеёй быть куда приятнее.


Словотворчество




Немного рекламы: